16.08.2013 в 06:52
Пишет Norda L:ФБ. Миди. часть 1
URL записи15.08.2013 в 22:38
Пишет fandom The Eagle 2013:fandom The Eagle 2013: Level 2. Миди от G до PG-13, часть 1 + список
Название: Гости
Автор: fandom The Eagle 2013
Бета: fandom The Eagle 2013
Размер: миди (6522 слова)
Фандом: «Орел Девятого легиона»
Персонажи: Авл Аквила/ОЖП, ОМП
Категория: джен, гет
Жанр: повседневность, драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: «Единственная женщина, которая мне была небезразлична, похоронена в Глеве…
…Очень миленькая. Дочь коменданта лагеря. Вот у него была морда верблюда, а она была прехорошенькая, с густыми шелковистыми каштановыми волосами. Когда она умерла, ей было восемнадцать, а мне двадцать два…» (Р. Сатклиф, «Орел Девятого легиона»).
Предупреждение: смерть персонажа
Для голосования: #. fandom The Eagle 2013 - работа "Гости"
Весной 104 года центурион Авл Аквила прибыл в Глевскую крепость на юго-востоке Британии.
Ему шел двадцать третий год, он уже несколько месяцев командовал когортой и приобрел некоторый опыт. Тем не менее, усеявшие лицо веснушки придавали ему мальчишеский вид, делая внешне чуть не моложе собственных солдат. Однако Аквила уже понял, что в Британии взрослеют куда быстрее, чем под боком у Рима или на теплых берегах Иудеи. Месяц, проведенный в этих землях, показался тяжелее казарменной муштры, а переход до Глева основательно вымотал и солдат, и их командира.
Комендант крепости, Клавдий Лукиан, ждал их только через пару дней, и потому не вышел навстречу. Аквила разместил солдат в казармах и, даже не смыв с себя дорожную пыль, пошел на его поиски. Один из караульных указал рукой на небольшую площадь. Оттуда доносился торопливый плачущий голос, повторявший одно и то же. Авл еще плохо знал язык бриттов и распознал только одно слово: «не надо». Караульный перехватил вопросительный взгляд командира и сказал:
— Не в добрый час вы прибыли.
Аквила ускорил шаги.
В центре крепости, перед невысоким зданием тюрьмы, находилось наспех устроенное место казни: расчищенная площадка с лежащей на ней плахой. Около нее на коленях стоял человек — расписанный синей татуировкой бритт. Его правая рука лежала на плахе, с другой стороны пленника удерживал римский солдат.
Аквила вышел на площадь в тот момент, когда палач опустил меч на руку бритта. Пораженный этим зрелищем и оглушенный криком , центурион остановился поодаль, наблюдая, как над осужденным склоняется старик, вероятно, доктор. Он прижал к культе мгновенно намокшую ткань и сказал что-то солдатам. Те подхватили потерявшего сознание бритта и потащили его в тюрьму; доктор шел следом, вытирая испачканные руки.
Теперь внимание Аквилы привлек человек, до сих пор стоявший за спиной палача и чуть справа, чтобы видеть происходящее в подробностях. «Ну и мерзкая же рожа», — подумал Аквила. Лицо у наблюдавшего было некрасивое, обрюзгшее, нижняя губа отвисала, словно у верблюда. Выпирающее брюшко портило военную выправку. По властному выражению лица и тому, как тот держался, стало понятно, что это и есть комендант Лукиан.
Поборов брезгливость, Авл направился к нему — и к плахе. Человек с верблюжьим лицом заметил его, но не сделал навстречу ни шага. Он молча обхватил и пожал предплечье Аквилы, ощупывая центуриона пронизывающим неприятным взглядом. Вблизи он еще больше был похож на верблюда, изготовившегося к плевку, Авл чуть не отступил назад. Может, Клавдий Лукиан на самом деле хороший человек, попытался он убедить себя.
— Мне жаль, что вы, центурион, стали свидетелем этой сцены, — сказал комендант, когда с официальным приветствием было покончено. — Но я не решился откладывать правосудие.
— Что этот человек сделал?
— Попытался стащить мясо из нашей кухни.
— И все же, отрубание руки — не чрезмерно ли это?
Едва прозвучал этот вопрос, Аквила понял, что стоило держать его при себе. Лицо коменданта не изменилось, но центурион уловил возникшую неприязнь.
— Сами бритты используют это наказание для воров.
— Но мы не бритты. Порка и клеймо были бы милосерднее. По крайней мере, он не стал бы калекой.
— Зато теперь его рука не залезет ни в чей кошель, — отрезал комендант и отвернулся, заканчивая разговор. — Я провожу вас в ваши комнаты, командир, и передам дела. А вечером жду вас в моем доме.
Авл был уверен, что комендант пригласил его только из вежливости, по крайней мере сам он согласился только из приличия:
— С удовольствием, комендант.
Клавдий Лукиан прошел мимо него и случайно ступил в натекшую с плахи лужицу крови. Не снимая сандалию, он брезгливо вытер подошву о землю. Поманил к себе скучающего рядом с тюрьмой солдата.
— Урежьте вору паек. Раз он не способен работать, то и полная пайка ему ни к чему.
Волна ненависти, поднявшаяся в душе Аквилы, была такой сильной, что застучало в висках. Он не запомнил лицо осужденного и не оправдывал его поступок, но из-за неоправданной жестокости коменданта тот стал центуриону почти симпатичен.
Клавдий Лукиан оглянулся, и Аквила поспешил за ним.
Вечером он, как и обещал, зашел к коменданту, хотя с большим удовольствием лег бы спать. Свою комнату он даже не успел толком рассмотреть и задержался в ней, только чтобы смыть с себя грязь и сменить одежду. Большую часть дня занял осмотр крепости: Аквила убедился, что она находится в плачевном состоянии, особенно казармы. Неизвестно, как с этим мирился предшественник Авла, но сам он твердо решил потребовать от коменданта помощи.
Но поговорить в тот вечер им не удалось. У хозяина были гости: полковой врач, которого Аквила видел утром, двое опционов и хорошенькая темноволосая девушка. Она посмотрела на вошедшего с любопытством, а сам Аквила не смог скрыть удивления от ее присутствия.
Девушка была одета на римский манер — согласно моде, которая была в ходу лет десять назад, — но лицом напоминала бриттку: вздернутый нос, широкие скулы.
— Моя дочь Октавия, — представил девушку Лукиан.
Авла это поразило еще больше. Отец и дочь были похожи, как жаба и роза. Он пробормотал учтивое приветствие и сам на себя разозлился за косноязычность. Но слишком уж его поразило появление этой красавицы. Октавия как будто не заметила неловкости и сказала с любопытством:
— Отец часто говорит о коренных римлянах, но я до сих пор не видела ни одного, только тех, кто присягнул империи. Так что для меня вы все равно что мифический кентавр.
Аквила, привыкший, что римские девушки скромны и не заговаривают с полузнакомыми людьми первыми, растерялся. Видимо, вид у него при этом стал совсем глупый, потому что Октавия рассмеялась.
— А вы не так уж красноречивы! Как жаль, я собиралась расспросить вас о Риме.
Аквила наконец отмер.
— Вам не повезло, я не из Рима, а из Клузия. А это все-таки провинция.
— Но все же не Египет и не Британия. Неужели вы ни разу не были в Риме? А императора видели?..
Не спрашивая разрешения отца, Октавия непринужденно взяла центуриона за руку и повела к окну. Наблюдая за ней, Аквила решил, что она ведет себя как любимый и балованный ребенок, которому разрешают все, что тот захочет. Но при этом дочь коменданта не была ни капризна, ни кокетлива. Аквилу подкупила ее непосредственность, которою он прежде видел у детей, но не у молодых женщин. Если к отцу он испытывал чувство сродни отвращения, то к этой бойкой девушке почувствовал симпатию.
Октавия засыпала его вопросами. Скупые рассказы о службе в других гарнизонах, морском путешествии и Риме, величественно и прекрасном, она слушала, словно сказки о героях и дальних странствиях. Особенно ее потрясло упоминание об императоре Траяне. Аквила видел его мельком, когда его и других молодых командиров провожали на корабль до Британии. Цезарь прибыл на торжественное прощание вместе со своим личным отрядом. Аквила стоял далеко, солнце слепило глаза, отражаясь от начищенных до золотого блеска шлемов, и лица Траяна он так и не разглядел. Но запомнил его спокойный уверенный голос и трепет, который он вселил в сердца юных воинов. В тот момент он подумал, что готов умереть за Рим и своего императора.
Но описать эту сцену было не так-то просто, и он ограничился сухим пересказом событий. И хотя Октавия была разочарована, не услышав деталей, Аквила все равно произвел на нее впечатление.
— А я даже в городе редко бываю, — призналась девушка, натянуто смеясь. — Отец не позволяет мне выходить даже с Кхирой — это моя рабыня. А сам сопровождает меня нечасто.
— Что же вы делаете здесь одна? — не удержался от вопроса Аквила. Он не представлял эту подвижную девушку запертой в четырех стенах.
— Читаю — у нас есть несколько книг, которые оставил один из командиров. Вышиваю. Иногда мы посещаем игры.
Октавия поморщилась.
— Но я их не люблю. Это так глупо — проливать кровь ради забавы. Солдаты и так постоянно это делают.
— Если бы солдаты не проливали кровь, мы давно потеряли бы эти земли.
— И слава богам! — отозвалась она. — Мы здесь всего лишь гости, причем грубые и невоспитанные. Хоть во мне и есть британская кровь — отец не говорил, что моя мать была из добуннов? — я все же римлянка, воспитанная по римским обычаям. И понимаю, что мне здесь не место. У моей рабыни больше прав на эти земли, чем у меня. И тем не менее, я почему-то хозяйка, а она мне прислуживает.
Говоря, Октавия повысила голос, и комендант повернул к ним встревоженное верблюжье лицо. Его дочь в чем-то права, подумал Аквила. Лукиан расхаживал по крепости как непровозглашенный император. За месяц, проведенный в Британии, Аквила пару раз встречал подобных людей: они не стеснялись унижать варваров. Культура Рима превращалась в пустой звук, когда гнев солдат обращался на проигравших. Аквила не питал иллюзий насчет бриттов, но предпочитал использовать язык компромисса, а не силы.
— Вы правы, — сказал он вслух. — Нет ничего более мерзкого, чем необоснованная жестокость.
С другого конца комнаты Лукиан смотрел на них с неодобрением, его нижняя губа выпятилась от недовольства, но прервать разговор он и не подумал. Все-таки Аквила был римлянином, а это достоинство искупало в глазах коменданта все прочие недостатки.
Каждый раз, встречая коменданта, Авл словно слышал звон скрестившихся мечей. Лукиан не собирался сдавать позиции и подчиняться человеку намного младше себя. Достаточно умный, он не протестовал открыто, но жизнь в крепости по-прежнему подчинялась ему, а не заезжему командиру. Авл подозревал, что именно с его молчаливого попустительства лошади оказывались не подкованными вовремя, отчего потом хромели, продовольствие иногда поступало с перебоями, а казармы оставались в плачевном состоянии. Каждый раз на это находились объективные причины: кузнец уехал из крепости, дороги развезло после летних ливней, людей в крепости слишком мало, чтобы успевать с ремонтом.
Аквила понимал, что это испытание на прочность, но не собирался плясать под дудку Лукиана. Предыдущий центурион, видимо, так и поступал, но Авлу была противна мысль, что придется склониться перед человеком, который ради мелких счетов вредит собственным солдатам и своему лагерю.
Через пару месяцев комендант понял, что от нового командира ему не избавиться, и между ним и центурионом появилось что-то вроде перемирия. Лукиан даже согласился на его встречи с дочерью: какой-никакой, Авл все же был женихом.
В Риме у Аквилы не было времени общаться с девушками, да и скорая женитьба не входила в планы. Но Октавия покорила его с первой встречи. Аквиле она напоминала птицу, которую он однажды видел на рынке: вопреки обычаю, хозяин не подрезал той крылья, но держал ее в клетке. И хотя птица не была лишена возможности летать, ей все равно этого не позволяли.
Сначала он заходил к девушке, жалея ее: в крепости не было ее сверстников, так что Октавия коротала дни в компании своей рабыни, молчаливой и запуганной девочки, которая при появлении Аквилы забивалась в угол. Благодаря оставленным ей книгам, девушка неплохо читала по-латински и считала, а ее соскучившийся ум впитывал новые сведения как губка. Авл припомнил кое-что из своих уроков и, как мог, обучил Октавию греческому языку и геометрии.
Девушка ждала его каждый вечер, высылая рабыню сторожить его, и расстраивалась, если Аквила не приходил.
— Ты приносишь в мою темницу запах свободы, — говорила Октавия, помогая ему снять плащ и прижимаясь к ткани лицом. И ей неважно было, промок тот от дождя или запылился.
— Тебе вряд ли понравилось бы гулять в непогоду, — заметил однажды Аквила. Он весь день провел в дороге, и на нем сухой нитки не было.
— О, ты считаешь меня слишком слабой. Я бы охотно променяла теплый дом на одну из хижин в Глеве, лишь бы самой распоряжаться своей жизнью.
— Вряд ли ты так говорила бы, если бы увидела город ближе.
— О, я видела!
Она вдруг вскочила, подошла к медному ларцу, стоящему в углу, и некоторое время перебирала содержимое. Наконец протянула Авлу гривну, сделанную из меди, но очень красивую. Аквила видел такие украшения на женщинах в городе, это наверняка принадлежало жене зажиточного — по меркам варваров — охотника или торговца.
— Недавно мы с отцом выходили в город, и я увидела это на одной из женщин. Я просто хотела посмотреть, а отец велел его снять и отдал мне. Не забуду взгляд той женщины. Как же она меня ненавидела! Я сама себе стала противна. И как же я стыдилась отца в тот момент!
Аквила понимал, о чем говорит Октавия: о стыде за другого человека, когда тот унижает другого, не подозревая, что тем самым унижает и себя.
Он взял гривну и рассмотрел подробнее. Она состояла из двух перевитых полосок металла с насечками. Авл провел пальцем по выпуклому узору, восхищаясь искусством неизвестного мастера, и протянул укаршение обратно. Но Октавия выставила перед собой ладонь.
— Прошу, передай его хозяйке. Я не знаю ее имени, но знаю, что это жена оружейника.
— А что скажет твой отец?
— Он и не вспомнит об этой побрякушке. А моя совесть будет чиста. Извинись перед хозяйкой и скажи, что я сожалею.
— Я сделаю это для тебя, — ответил Аквила, заворачивая гривну в плащ, чтобы никто не увидел, как он будет его выносить.
В тот момент, когда он наклонил голову и не смотрел на Октавию, девушка встала на цыпочки и коснулась губами его щеки. Это прикосновение было легче, чем скользнувшее по щеке крыло бабочки, и Авл даже подумал, не показалось ли ему. Он подозревал, что в этот самый момент вспыхнул до корней волос, и невыносимые веснушки стали еще ярче. Он должен был что-то сказать или сделать… нарушить неловкую паузу, полную невысказанных слов…
Приближавшиеся шаги Лукиана заставили их отпрянуть друг от друга. Комендант уставился на Аквилу подозрительно, и тот поспешил уйти, унося с собой завернутое в плащ украшение.
Аквила помнил, где находится оружейная лавка: налево от центральной площади, в конце улицы, — но переступил порог впервые. Хозяин за прилавком посмотрел на него настороженно.
— Что господину угодно? — спросил он прохладно. — У нас мало оружия, комендант разрешил торговать только охотничьим.
— Сегодня я не беру, а отдаю.
Авл выложил на прилавок тряпицу. Торговец развернул ее с опаской, словно в свертке могла быть змея. Увидев содержимое, он посмотрел на центуриона удивленно и недоверчиво, но не произнес ни слова. Аквила спросил, не выдержав:
— Это ведь принадлежит твоей жене?
— Принадлежало. Теперь оно — дочери вашего командира.
— Она возвращает его с извинениями. И передает вот это.
Аквила выложил на прилавок пару сестерциев, которые на самом деле добавил от себя. Хозяин лавки покачал головой, убирая сверток с украшением.
— Просто так я денег не возьму.
Теперь он смотрел прямо, не опуская взгляд, и Аквила понял, что спорить с ним бесполезно: этот гордый упрямец останется при своем.
— Тогда покажи мне товар. Я не знаком с местным оружием, но может, что-то выберу.
Он остановился на копье. Оно было сработано прекрасно, оставалось только гадать, как же выглядело боевое оружие, вышедшее их рук этого кузнеца. Может, не зря Лукиан запретил его ковать.
— Это отличное копье, — похвалил Аквила. — Но я здесь недавно и еще не знаю мест для охоты. Может, ты укажешь мне?
Он сильно рисковал, задавая этот вопрос: бритт мог не устоять перед искушением направить его в ловушку. Аквиле показалось, что именно об этом торговец и подумал, но ему казалось, что бритт для этого слишком благороден — и слишком умен.
Оружейник сказал, будто нехотя:
— Послезавтра на рассвете я и мои братья идем на охоту. Центурион может присоединиться к нам.
Уходя, Аквила чувствовал направленный ему в спину взгляд. Он не знал, не прилетит ли следом копье, не здесь, так на охоте, и не мог сказать, зачем ему нужен этот риск. Может, он, как и Октавия, чувствовал себя лишь гостем и хотел примириться с хозяевами.
— И что его жена? Сильно она на меня сердится? — спросила Октавия, выслушав рассказ о визите к оружейнику.
— Я не видел ее.
Октавия разочарованно вздохнула.
Она присела на край постели, кутаясь в плащ. Аквила, сидя на полу, натачивал наконечник копья.
— Ты готовишься к охоте?
— Да, иду с оружейниками и его братьями.
Девушка соскользнула на пол и уселась рядом, не обращая внимания на то, что пачкается ее красивый и слишком богатый плащ.
— Если бы я попросила тебя, ты бы остался дома?
Аквила воззрился на нее изумленно, и девушка закусила губу.
— Я думал, ты порадуешься.
— Я рада, но беспокойство сильнее.
Аквила отложил в сторону копье и взял ладошку Октавии в свои руки.
— Испокон веков женщины просили мужчин остаться дома…
— … и испокон веков мужчины не слушались…
— … потому что как иначе они смогли бы накормить и уберечь своих жен?
— Если бы это было в моей воле, — заявила Октавия откровенно, — я держала бы тебя подле себя.
Авл почувствовал, как потеплело на сердце от этих слов, и ответил с улыбкой:
— Не постоянно, но удержать меня ты можешь.
Октавия напряженно застыла, всматриваясь в его лицо, и дальнейшие слова дались Аквиле с трудом:
— Если бы ты согласилась разделить со мной походную жизнь. Это не то, что обычно предлагают женщине, но предложить мне больше нечего…
— Авл! — перебила Октавия. — Я дочь коменданта крепости, так что меня не напугать лагерной жизнью.
Аквила почувствовал, что у него на лице появляется широкая улыбка. Но помрачнел:
— Но твой отец…
И сразу, словно упоминание о коменданте вызвало его призрак, в дверь стукнули. Кхира просунула голову в дверь, стараясь не смотреть на Аквилу, и сказала:
— Госпожа, пора.
Октавия вскочила, словно испуганный олененок.
— И правда пора.
Она наклонилась, чтобы поцеловать Авла в щеку. Потом вспомнила что-то и сняла с шеи небольшой мешочек на простом шнурке, протянула ему.
— Мать сделала этот оберег для меня, когда я была маленькой. Пусть он останется у тебя, и пусть боги бриттов тебе помогут, раз уж мы их гости.
Он не успел ни ответить, ни отказаться. Октавия набросила на голову капюшон и выскользнула вслед за Кхирой, спеша вернуться домой раньше, чем ее уход будет замечен.
Авл развязал тесемки мешочка; внутри лежало два камушка и щепотка засохшей травы, от которой пахнуло пыльным сеном. Поколебавшись, он надел амулет себе на шею. Пусть боги и правда будут к нему милостивы.
Летнее утро было затянуто туманом. Авла не оставляло ощущение, что из серой дымки за ним внимательно наблюдают. Скорее всего, разыгралось воображение, но все же он покрепче ухватил копье. Кто знает, вдруг торговец не устоял перед искушением предать римлянина.
Бритт был там, где они и договорились: на опушке, у большого камня, который местные прозвали Кабаном. Сам торговец — Фелан — опирался на бок Кабана, рядом стояли еще двое мужчин: один постарше оружейника, а другой — юный, почти мальчик. Он посмотрел на Аквилу вызывающе: я тебя не боюсь! Тот примирительно улыбнулся.
Охотничий пес Аквилы остался дома, в Этрурии, и бритты одолжили ему другую собаку, шуструю невысокую суку. Она отнеслась к временному хозяину с большим дружелюбием, обнюхала его руки и довольно потрусила впереди.
Лес вокруг Глева был мечтой охотника. Центурион слышал рассказы о богатой добыче, которою приносили отсюда. Почти сразу ему и братьям удалось напасть на след кабана, недавний и четкий. Бритты двигались бесшумно, слаженно и так быстро, что Аквила опасался отстать. Но в этот момент они наконец увидели свою добычу.
Фелан крикнул собакам, и те рванулись вперед, лая и окружая кабана. Тот вертелся, стараясь подцепить противниц клыками, но собаки ловко уворачивались и держали его на одном месте.
Младший брат Фелана с горящим от возбуждения лицом поднял копье, но оружейник остановил его и указал глазами на Аквилу. Охотники посторонились, уступая ему добычу. Авл был не меньше их охвачен азартом погони и оценил подарок. Он метнул копье, и оно вонзилось в бок зверя, под сердцем. Кабан завертелся на месте, но древко задевало за землю, и в конце концов он повис, неловко нанизавшись на оружие.
Собаки радостно рванулись вперед, но Фелан отогнал их и сказал, указывая на кабанью тушу:
— Добыча центуриона.
— Я возьму с собой немного, чтобы приготовить в крепости. А остальное в равных долях принадлежит всем охотникам.
Фелан и его старший брат одобрительно кивнули. Авла охватило странное ощущение братства, он больше не чувствовал враждебности бриттов, да и сам позабыл, что охотится не с друзьями.
Они расположились на отдых: старший разводил костер, Фелан и Аквила свежевали кабана, а самого младшего послали за хворостом. К своему стыду, центурион разделывать добычу толком не умел и больше присматривался к ловким движениям охотника и помогал.
Когда он наклонился над тушей, оберег выскользнул из-под одежды и повис на шее. Аквила заметил, как удивленно приподнялись брови Фелана.
— У центуриона странные украшения, — сказал он, указывая на мешочек окровавленным пальцем.
— Это подарок.
Аквила выпрямился и мотнул головой, чтобы перебросить оберег на спину и не испачкать его.
Фелан понятливо кивнул:
— Подарок твоей женщины.
— Она пока не моя женщина.
— Ну так станет ею, — сказал Фелан с убежденностью, и Аквиле вдруг стало весело. Странная вещь — счастье. Так спокойно, как сейчас, ему не было очень давно, с того времени, как он покинул родительский дом. А сейчас, несмотря на утреннюю сырость и испачканные в крови руки, его охватило чувство безмятежности и легкое счастье. Фелан, его братья, крутящиеся поблизости собаки, особенно отданная ему сука, — все они вызывали у него симпатию.
— …и-ите! — донесся радостный голос.
Из кустов вывалился радостный мальчишка, без хвороста, зато с маленьким волчонком в руках. Щенок пищал и смотрел на людей растерянно.
— Смотрите, что я нашел! — повторил мальчик, очень гордый собой. — Он был там один!
Старший из братьев медленно поднялся на ноги.
— Отнеси его туда, где взял. Стой! Мы пойдем вместе.
Он подхватил свое копье.
Но мальчик прижал волчонка к себе.
— Нет! Я возьму его с собой и воспитаю, как собаку!
— За ним придет мать.
— Она не найдет его!
Мальчик отступил к деревьям, чтобы не дать брату настигнуть себя и отобрать зверя. Но глухое рычание заставило его вздрогнуть и обернуться.
Люди и собаки на поляне замерли. Сам Аквила застыл в неудобной позе, наполовину встав и глядя вперед, туда, где, крепко упершись лапами в землю, стояла волчица. Шерсть у нее на загривке вздыбилась, зубы оскалились. Она была худой, с обвисшими сосцами — наверняка кроме этого волчонка у нее были и другие. Но сейчас ее интересовал только тот щенок, которого держал в руках мальчик. Мать чувствовала его запах, она пришла по его следу и не собиралась уходить без своего ребенка.
Собаки вскочили, глухо ворча. Авл увидел, как Фелан потянулся за копьем. Волчица утробно зарычала, почувствовав исходящую от людей опасность. «Сейчас прыгнет», — мелькнуло у него в голове. И в тот же момент волчица серой молнией метнулась к мальчику. Копье Фелана вонзилось в землю у ее лап, только разозлив. Напуганный ребенок кинулся прочь, а зажатый у него в руках волчонок жалобно запищал, подзывая мать. Она кинулась следом, но путь заступил Аквила.
Онвзмахнул копьем, держа зверя на расстоянии. Острые зубы скользнули по древку, оставив глубокие царапины, но от ответного выпада волчица увернулась. И тут же оказалась в кольце собак. Более мелкие, они все равно бесстрашно кинулись на противника. Одна тут же отскочила с визгом, получив укус в плечо.
Аквила опасался задеть собак и потому медлил. Лишь когда образовался небольшой просвет между лохматых телами, он решился нанести удар. Услышав жалобный вой, он решил, что попал в одного из псов, но те с удвоенными силами и злобой рванули вперед, добивая смертельно раненую волчицу.
Люди застыли, глядя на шевелящийся и урчащий клубок тел. Фелан очнулся первым, подошел к братишке и отвесил ему оплеуху. Мальчик покачнулся от удара и вжал голову в плечи. Оружейник прошипел несколько слов, Аквила расслышал только «охотник» и «позор».
— Я отнесу его… — сказал мальчик, сглатывая подступившие слезы.
— А-а-а, какая теперь разница!
Фелан отобрал у него вякнувшего волчонка, осмотрел.
— Что ж, можно и воспитать. Но здесь рядом наверняка есть логово, а в нем другие щенки. Пойдем поищем, раз уж так получилось.
Он вопросительно посмотрел на Аквилу. Тот кивнул и, разогнав собак, забрал свое копье, стараясь не смотреть на останки волчицы. Его все еще не отпускало напряжение битвы, он с трудом заставил себя успокоиться.
Фелан пошел первым. Когда они отошли на такое расстояние, чтобы их не могли услышать у костра, он сказал:
— Ты помог. Не каждый римлянин сделает то же.
— Вы напрасно считаете нас зверями.
Фелан пожал плечами.
— Ваш комендант приказал собрать зерно с наших полей, а это уже зверство. Чем нам кормить наших детей зимой?
Аквила почувствовал досаду. Лукиан ничего не говорил ему о своих намерениях.
— Я не знал об этом. Но, уверяю тебя, я не позволю лишить вас еды.
Фелан кивнул.
— Ваш комендант глуп. Настолько глуп, что и не заметил, как нажил себе врагов
Бритт обернулся к Аквиле, выжидающе глядя глаза в глаза, чтобы убедиться, что тот понял намек. У центуриона по спине пробежал холодок. Если назревает открытый бунт, Фелан сильно рискует, говоря ему об этом. Он хотел ответить, но бритт приложил палец к губам, прося не говорить лишнего. Авл невольно прислушался, ожидая услышать кого-то, притаившегося в лесу. Но вокруг царила тишина, наполненная мирными звуками леса: шелестом деревьев и тихим шуршанием травы. Но они были недалеко от крепости, так что осторожность Фелана была не лишней.
Авл сказал очень тихо, так, чтобы услышал только охотник:
— Я не слышал твоих слов. Но я благодарен за то, что ты мне не рассказал. (понятно почему не слышал и не рассказал?)
Центурион перехватил копье поудобнее.
— А теперь давай найдем логово. Как думаешь, можно взять еще одного волчонка, чтобы подарить его девушке?
— Девушке? Нет, слишком дикий зверь. Если центурион хочет, я поймаю для его подруги ласку.
— Я скажу ей, чей это подарок.
Вдвоем они углубились в лес.
— Мятеж? Что за вздор! И даже если варвары решатся, нам есть чем ответить!
Комендант нервно мерил шагами комнату. Он раскраснелся и выглядел воинственно, словно готов был в одиночку перебить всех бриттов. Аквила стоял у стола, заложив руки за спину, и наблюдал за его метаниями.
— Я не сомневаюсь, что это правда, — сказал он негромко, — но меня занимает другой вопрос: действительно ли вы распорядились забрать зерно у бриттов?
— Это проще, чем везти его из Рима.
— Но вы лишаете людей их пищи.
— Плохо же вы знаете этих хитрецов! У каждого припрятаны запасы, да и пожить впроголодь им не помешает. Если вы так жалостливы, подумайте лучше о солдатах, которых лишаете продовольствия!
— Я думал о них, когда перестраивали казармы, которые пребывали в плачевном состоянии.
Лукиан замер напротив Аквилы, пристально всматриваясь в его лицо.
— Я знал, что с вами будут проблемы, центурион. Вы слишком мягкий для командира. Как по-вашему, зачем Рим нас прислал? Для того, чтобы расширять границы империи или чтобы защищать дикарей?
— Подумайте лучше вот о чем: вы вызовете гнев местных, и он обрушится на тех самых солдат, которых вы должны защищать. Я усилю охрану крепости, но отныне такие вопросы прошу решать со мной.
Комендант шумно вздохнул. Авл ждал, что он начнет спорить... Но Лукиан сумел взять себя в руки и ответить довольно спокойно:
— Если вы хотите стать моим зятем, центурион, нам придется найти общий язык.
Такая смена темы была для Аквилы все равно что удар. Лукиан уловил его растерянность и бросился в атаку:
— Или ваши визиты в мой дом ничего не значили? Стоит ли мне сказать моей дочери, что у вас не было планов относительно ее? В таком случае вы негодяй. Она молодая девушка, чья честь — главное ее достоинство.
Авлу кровь бросилась в лицо.
— Такие подозрения оскорбительны, комендант.
— Но не беспочвенны. Слишком давно вы беседуете наедине с ней. Может, я и не хозяин в крепости, зато хозяин в своем доме. Мне решать, кто станет мужем моей дочери. И мне бы хотелось надеяться, что мы с ним поладим. Стоило поговорить об этом уже давно, но я заговариваю только сейчас: собираетесь ли вы жениться на Октавии?
Авл опешил не от напора, а от подлости Лукиана, который обращал самого дорогого своего человека в оружие. Интересно, осознает ли сам комендант, насколько он гнусен?
Но тот не задумывался о подобных вещах. Он стоял напротив центуриона, грозно выпятив нижнюю губу и ожидая ответа на свой ультиматум. И Аквиле стало тошно от того, что выбор был ясен с самого начала.
— Я хотел бы стать мужем Октавии, но потакать вашим слабостям не стану. Я ставлю долг выше своих привязанностей и уверен, что она это поймет.
Комендант в ярости повернулся к дверям и ответил, перед тем как выйти:
— Посмотрим, что скажет на это моя дочь.
Вечером, войдя в свою комнату, Авл увидел Октавию. Сначала он принял ее за Кхиру: девушка набросила на плечи ее накидку и съежилась на сундуке так же, как маленькая рабыня. Увидев возлюбленного, она вскочила и отбросила плащ в сторону.
Авл протянул ей навстречу руки, Октавия крепко обняла его. Она ничего не спросила, видимо, ей и так все ыбло известно.
Он погладил девушку по волосам, перебирая пряди, потом опустил руку на плечо. Оно еле заметно вздрагивало, и Авл попытался заглянуть Октавии в лицо.
— Ты плачешь?
— От злости.
Она отвернулась и вытерла глаза краешком рукава.
— Я знаю, что сделал отец, и мне обидно.
— Я не смог бы…
Октавия закрыла ему рот ладошкой.
— Знаю, ничего не говори! Я все понимаю и все равно бессильна. Это так... злит!
Она снова прижалась к Авлу.
— Я постараюсь приходить. Мы сможем видеться, но не так часто.
— Думаю, не стоит, — сказал Аквила и вскрикнул, когда девушка ущипнула его пониже локтя. Сейчас Октавия напоминала не птичку, а разъяренную ласку. Но вместе с недовольством в ее глазах был страх
— Неужели отец был прав, говоря, что я тебе безразлична?
Авл крепко сжал ее руки.
— Ничуть. Но встречи наедине принесут тебе больше вреда, чем пользы...
— Почему же? Меня не возьмет замуж приличный жених?
Октавия горько рассмеялась.
— Авл, оглянись, здесь нет женихов, на которых рассчитывает отец. Впрочем, я все равно не вышла бы замуж. Я своего мужа уже нашла.
Они сели на кровать. После вспышки ярости Октавия словно ослабела, она крепко обняла Аквилу и затихла у него под боком. Он перебирал мягкие волосы девушки и думал, пытался найти выход — и не мог. Как солдата его учили стремиться к победе, но теперь он чувствовал, что в этой схватке победы ему не видать.
Октавия отстранилась и сказала, стараясь не смотреть на Аквилу:
— Мне пора идти, я давно тебя жду.
Авл помог ей закутаться в плащ и открыл дверь. На прощание девушка задержала его руку в своей.
— Что бы там ни говорил отец, я понимаю тебя, Авл. И никогда не буду жалеть о твоем выборе.
Она ушла, а Аквила остался с мыслью, что сам он рано или поздно о своем решении пожалеет.
Следующие несколько месяцев он жил с ощущением, что находится на войне. Крепость раскололась на два лагеря. Большинство старослужащих молчаливо принимали позицию коменданта, солдаты центуриона поддерживали своего командир. Такой раскол ослаблял армию, но поделать Аквила ничего не мог.
Лукиана он в это время видел редко, комендант избегал его. Но еще реже он видел Октавию. Их свидания были короткими и причиняли больше боли, чем радости. Девушка иногда приходила к нему, кутаясь в плащ рабыни, но оставалась ненадолго.
Аквила мог только догадываться, что происходило в доме Лукиана, как спорили отец с дочерью. Комендант ходил мрачным, а Октавия стала чаще появляться за пределами дома, даже выходила в город, хоть и в сопровождении пары солдат. Авл смотрел на нее издали, но подойти не решался.
— Отец рано или поздно смягчится, — пообещала Октавия во время их последней встречи. — Я говорю с ним о тебе каждый день, и он уже не так злится. Не скрою, полюбить тебя он вряд ли сможет, но согласится на примирение.
— Нам обоим будет трудно сделать шаг навстречу.
— Знаю. Но ты бы согласился на это — ради меня? Я только об этом и прошу.
Авлу не хотел склоняться перед таким неприятным человеком, как Лукиан, особенно потому что тот был неправ. Но Октавия смотрела на него с ожиданием и мольбой — чувства, какие эта гордая девушка никогда не показывала. И Аквила понял: да, сможет. Предложит коменданту мир и попросит руки его дочери, как только поймет, что тот готов к примирению. И это не будет поражением, просто уступкой сильного слабому.
— Да, я сделаю, как ты просишь.
Октавия повеселела.
— Как жаль, что я не могу приблизить этот момент! И как жаль, что в следующий раз мы встретимся не скоро. Вот что, завтра я и Кхира идем в город. Хорошо, если и ты сможешь придти, и мы увидимся хотя бы издалека.
Авл вышел ее проводить. Было начало зимы, темнело рано, и Октавия исчезла в темноте, канула в нее, словно в пропасть. У Аквилы сжалось сердце от дурного предчувствия, и он обругал себя. Может, живя среди варваров, он сам становится суеверным? Что ж, разве это не значит, что он становится не гостем, а хозяином?
Новое утро, солнечное и холодное, развеяло дурные предчувствия. Снег и лед на реке блестели, как зеркала. Аквила прищурился, когда солнечный зайчик, отразившись от ледяной глади, на мгновение ослепил его.
Октавию он встретил у реки, окаймлявшей городок. Аквила спускался к берегу, а она медленно шла внизу, держа под руку Кхиру. Их сопровождали двое солдат Лукиана, в теплых плащах и доспехах. Броня сияла на солнце, а кончики носов у несчастных покраснели от холода. Авлу стало смешно. Октавия заметила его, украдкой ткнула пальцем себе за спину и комично подтянула плащ к самому носу. Авл отвернулся, чтобы скрыть рвущийся наружу смех, и притворился, что любуется видом.
У самого края реки, в полынье, несколько женщин полоскали белье. Они то и дело останавливались и дули на замерзшие руки или посматривали в сторону резвящихся на льду детей. Те скользили по гладкой поверхности, толкаясь и весело крича.
Авл поразился, почему не видно мужчин, он заметил только старого корзинщика и знахаря, а потом вспомнил, что сегодня день охоты. Фелан звал и его, но он отказался.
К реке вела тропинка, сейчас обкатанная ногами и скользкая. Авл замедлил шаги, осторожно спускаясь. Он смотрел себе под ноги и поднял глаза, только услышав громкий треск и следом крик.
В центе реки открылась зияющая пропасть, темная вода, волнуясь, захлестывала края. Дети торопились прочь от разлома, но один из мальчишек оказался в воде. Он попытался выбраться, но лед обломился под его телом, и ребенок камнем пошел вниз.
Центурион бросился вперед, стягивая на ходу тяжелый меховой плащ, хотя и понимал: не успеет. Ни он, ни мать ребенка, кинувшаяся за ним с криком волчицы, потерявшей щенка.
Зато успела Октавия. Она оттолкнула цеплявшуюся за нее Кхиру, ступила на лед и поползла к полынье.
— Не смей!
В голосе Аквилы было больше отчаяния, чем запрета. Он заторопился вниз, оступился и покатился кубарем. Затылок взорвался от боли, соприкоснувшись с обледенелой землей. Но за себя Аквила испугаться не успел: в этот самый момент лед треснул во второй раз.
Авл заставил себя подняться, стиснул зубы, пережидая дурноту. Ни одной секунды он не мог себе позволить, чтобы расслабиться! Он поспешил к берегу, навстречу Октавии, которая выбиралась на берег, прижимая к себе испуганно облепившего ее мальчика. Платье на ней намокло и потяжелело, она упала на четвереньки, отпустив ребенка.
Авл рухнул рядом на колени, дернул одного из солдат за плащ:
— Снимай! Снимай живо, ну?
Испуганный легионер, топтавшийся рядом, рванул застежку и вырвал ее с мясом.
Аквила закутал плечи Октавии, стараясь не замечать тошнотного привкуса во рту и дрожи в руках. Девушка сидела неподвижно, словно рывок во имя спасения чужой жизни лишил ее всех сил.
Она посмотрел на Авла, только когда он стал поднимать ее на ноги.
— Я же спасла его? Не зря?
Октавия улыбалась, хотя губы у нее посинели. Она вдруг крупно задрожала, лицо стало жалобным.
— Мне холодно, Авл.
— Сейчас, сейчас…
Он завернул ее в плащ покрепче и поднял на руки. Мать спасенного ребенка уцепилась за Октавию, забормотала благодарности. Но Аквила оттолкнул женщину, ощущая слепую ярость и к ней, и к ее ребенку, к робко жмущейся Кхире и к солдатам. И к себе. Ко всем, кто виноват в случившемся или был рядом и не помог.
— Почему ты стоял? — рявкнул он на легионера, оставшегося без плаща.
— Так доспехи же, — пробормотал тот. — И потом, холодно.
Октавия закашлялась, и Авл забыл про солдата. Он кинулся к крепости, держа Октавию на руках. Следом трусила испуганная Кхира.
— Все хорошо, Авл. Все хорошо, — прошептала девушка, но Аквила слышал не ее голос, а шум крови в ушах. И думал об одном: как бы дойти, не упасть.
Он появился во дворе дома одновременно с Лукианом. Лицо коменданта покраснело от злости, но краска ту же схлынула, когда он почувствовал неладное. Аквила подумал, что у него нет сил объясняться еще и с отцом Октавии, но тот не стал задавать вопросов. Лукиан принял дочь у него из рук с нежностью, в которой сложно было заподозрить этого человека. Но при взгляде на Аквилу злоба снова исказило его лицо.
— Я тебе это припомню! — прошипел он, отвернулся и зашагал в дом.
Дверь за ними захлопнулась, и Аквила лишился последних сил. Ноги налились свинцом, голова кружилась.
— Отведи меня домой и пошли за доктором, — велел он испуганному легионеру, который прибежал вслед за ним, и повис на услужливо подставленном плече.
Полковой врач осмотрел Авла и велел ему оставаться в постели. Тот послушался, все равно при малейшем повороте головы его тошнило. Спать он не мог из-за тревожных мыслей, и спросил доктора, как скоро он сможет вернуться к своим обязанностям.
— Оставайтесь в постели пару недель. Не советую вставать.
— А дочь коменданта? Вы ее видели?
— Так вот что вас интересует…
Врач замолчал и сосредоточенно занялся отмериванием микстуры.
— Она больна? Серьезно?
— Купание в проруби не идет на пользу молодой девушке, тем более такого хрупкого телосложения. Она серьезно простужена.
Аквила больше не стал его расспрашивать, но вечером умудрился встать (пришлось посидеть полчаса, переживая головокружение) и дойти до дома коменданта. Ему повезло, и во дворе он налетел на Кхиру. Рабыня, обычно пугливая, сама вцепилась в его руку.
— Господин! Меня послала к вам хозяйка!
Глаза у девочки блестели, как от лихорадки, а на щеках остались дорожки от слез. Аквила за руку оттащил ее в тень.
— Твоя госпожа — что с ней? Она больна?
Девочка закивала.
— Очень больна! Я слышала, хозяин говорил с врачом…
Кхира всхлипнула. Авл и сам чуть не завыл от горя и собственной беспомощности.
— Я хочу ее увидеть.
— Она потому и послала… и хозяин — он тоже хочет, чтобы вы пришли.
Аквила не стал дослушивать. Оставив Кхиру во дворе, он вошел в дом.
Лукиан сидел за столом с кувшином вина. Он не поприветствовал центуриона, кивком указал на комнату Октавии. Авл прошел туда, ступая тихо, боясь разбудить больную.
Но девушка не спала. Она повернула голову, чтобы взглянуть на вошедшего. Тот замер у порога, пораженный переменой, которая произошла за пару дней: болезнь похитила краски с ее лица, оставив лишь бледную тень. Рука, которая Октавия ему протянула, была легкой и горячей. Авл не знал, что сказать, что сделать, но девушке и не требовалось слов. Она погладила Аквилу по щеке и запустила руку в его волосы.
С этого момента он думал только о том, как сдержать слезы. Авл не плакал, даже когда умерла его мать, оставив двулетнего братишку, и был уверен, что не способен на сильное чувство. Но сейчас горло сдавило спазмом, и Аквила впервые захотел выплакать свое горе. Чтобы скрыть это, он прижал руку Октавии к губам и целовал, не поднимая глаз. В какой-то момент ее ладонь обмякла, и Авл испуганно вскинулся. Но девушка просто забылась сном, тяжело дыша даже во сне.
Лукиан тихонько подошел и встал рядом, глядя на свою дочь. Его нижняя губа выпятилась, но на этот раз он выглядел не рассерженным, а жалким. Они с Аквилой не произнесли ни слова, просто стояли рядом и смотрели на то единственное, что их объединяло.
Весной 105 года, перед тем, как центурия покинула Глев, Авл Аквила зашел на могилу Октавии.
Было еще сыро и прохладно, но на могиле зацвели посаженные Кхирой первые цветы. Аквила нагнулся и сорвал один.
Он тщетно искал в себе горечь или сожаление — все то, что пытался почувствовать и раньше в эту зиму, — но понимал только, что скучает по Октавии. Авл был не способен на сильные эмоции и не знал, успокоило бы это девушку или, наоборот, расстроило. Ее смерть ничего не изменила, не свершилось никакого чуда, Аквила и старик Лукиан не примирились. Наоборот, их вражда стала еще больше. Даже спасенный ею ребенок в эти дни веселился вместе с товарищами около берега, где недавно тонул, и не думал о своей спасительнице.
Постояв над могильным холмиком, Аквила сказал:
— Нас перебрасывают на север. Не знаю, когда я в следующий раз вернусь в Глев и вернусь ли вообще.
Он замолчал, чувству себя неловко, говоря с той, которая больше не могла его услышать. И все же продолжил:
— Мне предлагали вернуться в Рим, но я отказался. Помнишь, ты говорила, что мы тут только гости? Благодаря тебе Британия стала для меня домом.
Аквила коснулся могильного камня, мокрого и скользкого. Как ни старался, он не мог почувствовать присутствия Октавии. Больше здесь нечего было делать.
Сорванный цветок он прикрепил к застежке плаща (впоследствии он спрячет его среди одежды и пронесет через пол-Британии, прежде чем потеряет — и только тогда ощутит намек на боль).
Уходя, Авл оглянулся. Для могилы дочери Лукиан выбрал прекрасное место у стен крепости. Летом тут наверняка будет зелено и солнечно. Но оно ничем не выделялось из сотен других прекрасных уголков, разбросанных по Британии. Когда он сюда вернется, могила затеряется в бурно растущей траве, и вряд ли Аквила сам сможет ее найти.
Но это было неважно. Авл понял, почему ничего не чувствовал, стоя над могилой: люди зря придают большое значение похоронам. Души умерших не привязаны к телу в могиле, они живут в сердцах. Октавия, он уверен, останется с ним навсегда.
URL записиНазвание: Гости
Автор: fandom The Eagle 2013
Бета: fandom The Eagle 2013
Размер: миди (6522 слова)
Фандом: «Орел Девятого легиона»
Персонажи: Авл Аквила/ОЖП, ОМП
Категория: джен, гет
Жанр: повседневность, драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: «Единственная женщина, которая мне была небезразлична, похоронена в Глеве…
…Очень миленькая. Дочь коменданта лагеря. Вот у него была морда верблюда, а она была прехорошенькая, с густыми шелковистыми каштановыми волосами. Когда она умерла, ей было восемнадцать, а мне двадцать два…» (Р. Сатклиф, «Орел Девятого легиона»).
Предупреждение: смерть персонажа
Для голосования: #. fandom The Eagle 2013 - работа "Гости"
Весной 104 года центурион Авл Аквила прибыл в Глевскую крепость на юго-востоке Британии.
Ему шел двадцать третий год, он уже несколько месяцев командовал когортой и приобрел некоторый опыт. Тем не менее, усеявшие лицо веснушки придавали ему мальчишеский вид, делая внешне чуть не моложе собственных солдат. Однако Аквила уже понял, что в Британии взрослеют куда быстрее, чем под боком у Рима или на теплых берегах Иудеи. Месяц, проведенный в этих землях, показался тяжелее казарменной муштры, а переход до Глева основательно вымотал и солдат, и их командира.
Комендант крепости, Клавдий Лукиан, ждал их только через пару дней, и потому не вышел навстречу. Аквила разместил солдат в казармах и, даже не смыв с себя дорожную пыль, пошел на его поиски. Один из караульных указал рукой на небольшую площадь. Оттуда доносился торопливый плачущий голос, повторявший одно и то же. Авл еще плохо знал язык бриттов и распознал только одно слово: «не надо». Караульный перехватил вопросительный взгляд командира и сказал:
— Не в добрый час вы прибыли.
Аквила ускорил шаги.
В центре крепости, перед невысоким зданием тюрьмы, находилось наспех устроенное место казни: расчищенная площадка с лежащей на ней плахой. Около нее на коленях стоял человек — расписанный синей татуировкой бритт. Его правая рука лежала на плахе, с другой стороны пленника удерживал римский солдат.
Аквила вышел на площадь в тот момент, когда палач опустил меч на руку бритта. Пораженный этим зрелищем и оглушенный криком , центурион остановился поодаль, наблюдая, как над осужденным склоняется старик, вероятно, доктор. Он прижал к культе мгновенно намокшую ткань и сказал что-то солдатам. Те подхватили потерявшего сознание бритта и потащили его в тюрьму; доктор шел следом, вытирая испачканные руки.
Теперь внимание Аквилы привлек человек, до сих пор стоявший за спиной палача и чуть справа, чтобы видеть происходящее в подробностях. «Ну и мерзкая же рожа», — подумал Аквила. Лицо у наблюдавшего было некрасивое, обрюзгшее, нижняя губа отвисала, словно у верблюда. Выпирающее брюшко портило военную выправку. По властному выражению лица и тому, как тот держался, стало понятно, что это и есть комендант Лукиан.
Поборов брезгливость, Авл направился к нему — и к плахе. Человек с верблюжьим лицом заметил его, но не сделал навстречу ни шага. Он молча обхватил и пожал предплечье Аквилы, ощупывая центуриона пронизывающим неприятным взглядом. Вблизи он еще больше был похож на верблюда, изготовившегося к плевку, Авл чуть не отступил назад. Может, Клавдий Лукиан на самом деле хороший человек, попытался он убедить себя.
— Мне жаль, что вы, центурион, стали свидетелем этой сцены, — сказал комендант, когда с официальным приветствием было покончено. — Но я не решился откладывать правосудие.
— Что этот человек сделал?
— Попытался стащить мясо из нашей кухни.
— И все же, отрубание руки — не чрезмерно ли это?
Едва прозвучал этот вопрос, Аквила понял, что стоило держать его при себе. Лицо коменданта не изменилось, но центурион уловил возникшую неприязнь.
— Сами бритты используют это наказание для воров.
— Но мы не бритты. Порка и клеймо были бы милосерднее. По крайней мере, он не стал бы калекой.
— Зато теперь его рука не залезет ни в чей кошель, — отрезал комендант и отвернулся, заканчивая разговор. — Я провожу вас в ваши комнаты, командир, и передам дела. А вечером жду вас в моем доме.
Авл был уверен, что комендант пригласил его только из вежливости, по крайней мере сам он согласился только из приличия:
— С удовольствием, комендант.
Клавдий Лукиан прошел мимо него и случайно ступил в натекшую с плахи лужицу крови. Не снимая сандалию, он брезгливо вытер подошву о землю. Поманил к себе скучающего рядом с тюрьмой солдата.
— Урежьте вору паек. Раз он не способен работать, то и полная пайка ему ни к чему.
Волна ненависти, поднявшаяся в душе Аквилы, была такой сильной, что застучало в висках. Он не запомнил лицо осужденного и не оправдывал его поступок, но из-за неоправданной жестокости коменданта тот стал центуриону почти симпатичен.
Клавдий Лукиан оглянулся, и Аквила поспешил за ним.
***
Вечером он, как и обещал, зашел к коменданту, хотя с большим удовольствием лег бы спать. Свою комнату он даже не успел толком рассмотреть и задержался в ней, только чтобы смыть с себя грязь и сменить одежду. Большую часть дня занял осмотр крепости: Аквила убедился, что она находится в плачевном состоянии, особенно казармы. Неизвестно, как с этим мирился предшественник Авла, но сам он твердо решил потребовать от коменданта помощи.
Но поговорить в тот вечер им не удалось. У хозяина были гости: полковой врач, которого Аквила видел утром, двое опционов и хорошенькая темноволосая девушка. Она посмотрела на вошедшего с любопытством, а сам Аквила не смог скрыть удивления от ее присутствия.
Девушка была одета на римский манер — согласно моде, которая была в ходу лет десять назад, — но лицом напоминала бриттку: вздернутый нос, широкие скулы.
— Моя дочь Октавия, — представил девушку Лукиан.
Авла это поразило еще больше. Отец и дочь были похожи, как жаба и роза. Он пробормотал учтивое приветствие и сам на себя разозлился за косноязычность. Но слишком уж его поразило появление этой красавицы. Октавия как будто не заметила неловкости и сказала с любопытством:
— Отец часто говорит о коренных римлянах, но я до сих пор не видела ни одного, только тех, кто присягнул империи. Так что для меня вы все равно что мифический кентавр.
Аквила, привыкший, что римские девушки скромны и не заговаривают с полузнакомыми людьми первыми, растерялся. Видимо, вид у него при этом стал совсем глупый, потому что Октавия рассмеялась.
— А вы не так уж красноречивы! Как жаль, я собиралась расспросить вас о Риме.
Аквила наконец отмер.
— Вам не повезло, я не из Рима, а из Клузия. А это все-таки провинция.
— Но все же не Египет и не Британия. Неужели вы ни разу не были в Риме? А императора видели?..
Не спрашивая разрешения отца, Октавия непринужденно взяла центуриона за руку и повела к окну. Наблюдая за ней, Аквила решил, что она ведет себя как любимый и балованный ребенок, которому разрешают все, что тот захочет. Но при этом дочь коменданта не была ни капризна, ни кокетлива. Аквилу подкупила ее непосредственность, которою он прежде видел у детей, но не у молодых женщин. Если к отцу он испытывал чувство сродни отвращения, то к этой бойкой девушке почувствовал симпатию.
Октавия засыпала его вопросами. Скупые рассказы о службе в других гарнизонах, морском путешествии и Риме, величественно и прекрасном, она слушала, словно сказки о героях и дальних странствиях. Особенно ее потрясло упоминание об императоре Траяне. Аквила видел его мельком, когда его и других молодых командиров провожали на корабль до Британии. Цезарь прибыл на торжественное прощание вместе со своим личным отрядом. Аквила стоял далеко, солнце слепило глаза, отражаясь от начищенных до золотого блеска шлемов, и лица Траяна он так и не разглядел. Но запомнил его спокойный уверенный голос и трепет, который он вселил в сердца юных воинов. В тот момент он подумал, что готов умереть за Рим и своего императора.
Но описать эту сцену было не так-то просто, и он ограничился сухим пересказом событий. И хотя Октавия была разочарована, не услышав деталей, Аквила все равно произвел на нее впечатление.
— А я даже в городе редко бываю, — призналась девушка, натянуто смеясь. — Отец не позволяет мне выходить даже с Кхирой — это моя рабыня. А сам сопровождает меня нечасто.
— Что же вы делаете здесь одна? — не удержался от вопроса Аквила. Он не представлял эту подвижную девушку запертой в четырех стенах.
— Читаю — у нас есть несколько книг, которые оставил один из командиров. Вышиваю. Иногда мы посещаем игры.
Октавия поморщилась.
— Но я их не люблю. Это так глупо — проливать кровь ради забавы. Солдаты и так постоянно это делают.
— Если бы солдаты не проливали кровь, мы давно потеряли бы эти земли.
— И слава богам! — отозвалась она. — Мы здесь всего лишь гости, причем грубые и невоспитанные. Хоть во мне и есть британская кровь — отец не говорил, что моя мать была из добуннов? — я все же римлянка, воспитанная по римским обычаям. И понимаю, что мне здесь не место. У моей рабыни больше прав на эти земли, чем у меня. И тем не менее, я почему-то хозяйка, а она мне прислуживает.
Говоря, Октавия повысила голос, и комендант повернул к ним встревоженное верблюжье лицо. Его дочь в чем-то права, подумал Аквила. Лукиан расхаживал по крепости как непровозглашенный император. За месяц, проведенный в Британии, Аквила пару раз встречал подобных людей: они не стеснялись унижать варваров. Культура Рима превращалась в пустой звук, когда гнев солдат обращался на проигравших. Аквила не питал иллюзий насчет бриттов, но предпочитал использовать язык компромисса, а не силы.
— Вы правы, — сказал он вслух. — Нет ничего более мерзкого, чем необоснованная жестокость.
С другого конца комнаты Лукиан смотрел на них с неодобрением, его нижняя губа выпятилась от недовольства, но прервать разговор он и не подумал. Все-таки Аквила был римлянином, а это достоинство искупало в глазах коменданта все прочие недостатки.
***
Каждый раз, встречая коменданта, Авл словно слышал звон скрестившихся мечей. Лукиан не собирался сдавать позиции и подчиняться человеку намного младше себя. Достаточно умный, он не протестовал открыто, но жизнь в крепости по-прежнему подчинялась ему, а не заезжему командиру. Авл подозревал, что именно с его молчаливого попустительства лошади оказывались не подкованными вовремя, отчего потом хромели, продовольствие иногда поступало с перебоями, а казармы оставались в плачевном состоянии. Каждый раз на это находились объективные причины: кузнец уехал из крепости, дороги развезло после летних ливней, людей в крепости слишком мало, чтобы успевать с ремонтом.
Аквила понимал, что это испытание на прочность, но не собирался плясать под дудку Лукиана. Предыдущий центурион, видимо, так и поступал, но Авлу была противна мысль, что придется склониться перед человеком, который ради мелких счетов вредит собственным солдатам и своему лагерю.
Через пару месяцев комендант понял, что от нового командира ему не избавиться, и между ним и центурионом появилось что-то вроде перемирия. Лукиан даже согласился на его встречи с дочерью: какой-никакой, Авл все же был женихом.
В Риме у Аквилы не было времени общаться с девушками, да и скорая женитьба не входила в планы. Но Октавия покорила его с первой встречи. Аквиле она напоминала птицу, которую он однажды видел на рынке: вопреки обычаю, хозяин не подрезал той крылья, но держал ее в клетке. И хотя птица не была лишена возможности летать, ей все равно этого не позволяли.
Сначала он заходил к девушке, жалея ее: в крепости не было ее сверстников, так что Октавия коротала дни в компании своей рабыни, молчаливой и запуганной девочки, которая при появлении Аквилы забивалась в угол. Благодаря оставленным ей книгам, девушка неплохо читала по-латински и считала, а ее соскучившийся ум впитывал новые сведения как губка. Авл припомнил кое-что из своих уроков и, как мог, обучил Октавию греческому языку и геометрии.
Девушка ждала его каждый вечер, высылая рабыню сторожить его, и расстраивалась, если Аквила не приходил.
— Ты приносишь в мою темницу запах свободы, — говорила Октавия, помогая ему снять плащ и прижимаясь к ткани лицом. И ей неважно было, промок тот от дождя или запылился.
— Тебе вряд ли понравилось бы гулять в непогоду, — заметил однажды Аквила. Он весь день провел в дороге, и на нем сухой нитки не было.
— О, ты считаешь меня слишком слабой. Я бы охотно променяла теплый дом на одну из хижин в Глеве, лишь бы самой распоряжаться своей жизнью.
— Вряд ли ты так говорила бы, если бы увидела город ближе.
— О, я видела!
Она вдруг вскочила, подошла к медному ларцу, стоящему в углу, и некоторое время перебирала содержимое. Наконец протянула Авлу гривну, сделанную из меди, но очень красивую. Аквила видел такие украшения на женщинах в городе, это наверняка принадлежало жене зажиточного — по меркам варваров — охотника или торговца.
— Недавно мы с отцом выходили в город, и я увидела это на одной из женщин. Я просто хотела посмотреть, а отец велел его снять и отдал мне. Не забуду взгляд той женщины. Как же она меня ненавидела! Я сама себе стала противна. И как же я стыдилась отца в тот момент!
Аквила понимал, о чем говорит Октавия: о стыде за другого человека, когда тот унижает другого, не подозревая, что тем самым унижает и себя.
Он взял гривну и рассмотрел подробнее. Она состояла из двух перевитых полосок металла с насечками. Авл провел пальцем по выпуклому узору, восхищаясь искусством неизвестного мастера, и протянул укаршение обратно. Но Октавия выставила перед собой ладонь.
— Прошу, передай его хозяйке. Я не знаю ее имени, но знаю, что это жена оружейника.
— А что скажет твой отец?
— Он и не вспомнит об этой побрякушке. А моя совесть будет чиста. Извинись перед хозяйкой и скажи, что я сожалею.
— Я сделаю это для тебя, — ответил Аквила, заворачивая гривну в плащ, чтобы никто не увидел, как он будет его выносить.
В тот момент, когда он наклонил голову и не смотрел на Октавию, девушка встала на цыпочки и коснулась губами его щеки. Это прикосновение было легче, чем скользнувшее по щеке крыло бабочки, и Авл даже подумал, не показалось ли ему. Он подозревал, что в этот самый момент вспыхнул до корней волос, и невыносимые веснушки стали еще ярче. Он должен был что-то сказать или сделать… нарушить неловкую паузу, полную невысказанных слов…
Приближавшиеся шаги Лукиана заставили их отпрянуть друг от друга. Комендант уставился на Аквилу подозрительно, и тот поспешил уйти, унося с собой завернутое в плащ украшение.
***
Аквила помнил, где находится оружейная лавка: налево от центральной площади, в конце улицы, — но переступил порог впервые. Хозяин за прилавком посмотрел на него настороженно.
— Что господину угодно? — спросил он прохладно. — У нас мало оружия, комендант разрешил торговать только охотничьим.
— Сегодня я не беру, а отдаю.
Авл выложил на прилавок тряпицу. Торговец развернул ее с опаской, словно в свертке могла быть змея. Увидев содержимое, он посмотрел на центуриона удивленно и недоверчиво, но не произнес ни слова. Аквила спросил, не выдержав:
— Это ведь принадлежит твоей жене?
— Принадлежало. Теперь оно — дочери вашего командира.
— Она возвращает его с извинениями. И передает вот это.
Аквила выложил на прилавок пару сестерциев, которые на самом деле добавил от себя. Хозяин лавки покачал головой, убирая сверток с украшением.
— Просто так я денег не возьму.
Теперь он смотрел прямо, не опуская взгляд, и Аквила понял, что спорить с ним бесполезно: этот гордый упрямец останется при своем.
— Тогда покажи мне товар. Я не знаком с местным оружием, но может, что-то выберу.
Он остановился на копье. Оно было сработано прекрасно, оставалось только гадать, как же выглядело боевое оружие, вышедшее их рук этого кузнеца. Может, не зря Лукиан запретил его ковать.
— Это отличное копье, — похвалил Аквила. — Но я здесь недавно и еще не знаю мест для охоты. Может, ты укажешь мне?
Он сильно рисковал, задавая этот вопрос: бритт мог не устоять перед искушением направить его в ловушку. Аквиле показалось, что именно об этом торговец и подумал, но ему казалось, что бритт для этого слишком благороден — и слишком умен.
Оружейник сказал, будто нехотя:
— Послезавтра на рассвете я и мои братья идем на охоту. Центурион может присоединиться к нам.
Уходя, Аквила чувствовал направленный ему в спину взгляд. Он не знал, не прилетит ли следом копье, не здесь, так на охоте, и не мог сказать, зачем ему нужен этот риск. Может, он, как и Октавия, чувствовал себя лишь гостем и хотел примириться с хозяевами.
***
— И что его жена? Сильно она на меня сердится? — спросила Октавия, выслушав рассказ о визите к оружейнику.
— Я не видел ее.
Октавия разочарованно вздохнула.
Она присела на край постели, кутаясь в плащ. Аквила, сидя на полу, натачивал наконечник копья.
— Ты готовишься к охоте?
— Да, иду с оружейниками и его братьями.
Девушка соскользнула на пол и уселась рядом, не обращая внимания на то, что пачкается ее красивый и слишком богатый плащ.
— Если бы я попросила тебя, ты бы остался дома?
Аквила воззрился на нее изумленно, и девушка закусила губу.
— Я думал, ты порадуешься.
— Я рада, но беспокойство сильнее.
Аквила отложил в сторону копье и взял ладошку Октавии в свои руки.
— Испокон веков женщины просили мужчин остаться дома…
— … и испокон веков мужчины не слушались…
— … потому что как иначе они смогли бы накормить и уберечь своих жен?
— Если бы это было в моей воле, — заявила Октавия откровенно, — я держала бы тебя подле себя.
Авл почувствовал, как потеплело на сердце от этих слов, и ответил с улыбкой:
— Не постоянно, но удержать меня ты можешь.
Октавия напряженно застыла, всматриваясь в его лицо, и дальнейшие слова дались Аквиле с трудом:
— Если бы ты согласилась разделить со мной походную жизнь. Это не то, что обычно предлагают женщине, но предложить мне больше нечего…
— Авл! — перебила Октавия. — Я дочь коменданта крепости, так что меня не напугать лагерной жизнью.
Аквила почувствовал, что у него на лице появляется широкая улыбка. Но помрачнел:
— Но твой отец…
И сразу, словно упоминание о коменданте вызвало его призрак, в дверь стукнули. Кхира просунула голову в дверь, стараясь не смотреть на Аквилу, и сказала:
— Госпожа, пора.
Октавия вскочила, словно испуганный олененок.
— И правда пора.
Она наклонилась, чтобы поцеловать Авла в щеку. Потом вспомнила что-то и сняла с шеи небольшой мешочек на простом шнурке, протянула ему.
— Мать сделала этот оберег для меня, когда я была маленькой. Пусть он останется у тебя, и пусть боги бриттов тебе помогут, раз уж мы их гости.
Он не успел ни ответить, ни отказаться. Октавия набросила на голову капюшон и выскользнула вслед за Кхирой, спеша вернуться домой раньше, чем ее уход будет замечен.
Авл развязал тесемки мешочка; внутри лежало два камушка и щепотка засохшей травы, от которой пахнуло пыльным сеном. Поколебавшись, он надел амулет себе на шею. Пусть боги и правда будут к нему милостивы.
***
Летнее утро было затянуто туманом. Авла не оставляло ощущение, что из серой дымки за ним внимательно наблюдают. Скорее всего, разыгралось воображение, но все же он покрепче ухватил копье. Кто знает, вдруг торговец не устоял перед искушением предать римлянина.
Бритт был там, где они и договорились: на опушке, у большого камня, который местные прозвали Кабаном. Сам торговец — Фелан — опирался на бок Кабана, рядом стояли еще двое мужчин: один постарше оружейника, а другой — юный, почти мальчик. Он посмотрел на Аквилу вызывающе: я тебя не боюсь! Тот примирительно улыбнулся.
Охотничий пес Аквилы остался дома, в Этрурии, и бритты одолжили ему другую собаку, шуструю невысокую суку. Она отнеслась к временному хозяину с большим дружелюбием, обнюхала его руки и довольно потрусила впереди.
Лес вокруг Глева был мечтой охотника. Центурион слышал рассказы о богатой добыче, которою приносили отсюда. Почти сразу ему и братьям удалось напасть на след кабана, недавний и четкий. Бритты двигались бесшумно, слаженно и так быстро, что Аквила опасался отстать. Но в этот момент они наконец увидели свою добычу.
Фелан крикнул собакам, и те рванулись вперед, лая и окружая кабана. Тот вертелся, стараясь подцепить противниц клыками, но собаки ловко уворачивались и держали его на одном месте.
Младший брат Фелана с горящим от возбуждения лицом поднял копье, но оружейник остановил его и указал глазами на Аквилу. Охотники посторонились, уступая ему добычу. Авл был не меньше их охвачен азартом погони и оценил подарок. Он метнул копье, и оно вонзилось в бок зверя, под сердцем. Кабан завертелся на месте, но древко задевало за землю, и в конце концов он повис, неловко нанизавшись на оружие.
Собаки радостно рванулись вперед, но Фелан отогнал их и сказал, указывая на кабанью тушу:
— Добыча центуриона.
— Я возьму с собой немного, чтобы приготовить в крепости. А остальное в равных долях принадлежит всем охотникам.
Фелан и его старший брат одобрительно кивнули. Авла охватило странное ощущение братства, он больше не чувствовал враждебности бриттов, да и сам позабыл, что охотится не с друзьями.
Они расположились на отдых: старший разводил костер, Фелан и Аквила свежевали кабана, а самого младшего послали за хворостом. К своему стыду, центурион разделывать добычу толком не умел и больше присматривался к ловким движениям охотника и помогал.
Когда он наклонился над тушей, оберег выскользнул из-под одежды и повис на шее. Аквила заметил, как удивленно приподнялись брови Фелана.
— У центуриона странные украшения, — сказал он, указывая на мешочек окровавленным пальцем.
— Это подарок.
Аквила выпрямился и мотнул головой, чтобы перебросить оберег на спину и не испачкать его.
Фелан понятливо кивнул:
— Подарок твоей женщины.
— Она пока не моя женщина.
— Ну так станет ею, — сказал Фелан с убежденностью, и Аквиле вдруг стало весело. Странная вещь — счастье. Так спокойно, как сейчас, ему не было очень давно, с того времени, как он покинул родительский дом. А сейчас, несмотря на утреннюю сырость и испачканные в крови руки, его охватило чувство безмятежности и легкое счастье. Фелан, его братья, крутящиеся поблизости собаки, особенно отданная ему сука, — все они вызывали у него симпатию.
— …и-ите! — донесся радостный голос.
Из кустов вывалился радостный мальчишка, без хвороста, зато с маленьким волчонком в руках. Щенок пищал и смотрел на людей растерянно.
— Смотрите, что я нашел! — повторил мальчик, очень гордый собой. — Он был там один!
Старший из братьев медленно поднялся на ноги.
— Отнеси его туда, где взял. Стой! Мы пойдем вместе.
Он подхватил свое копье.
Но мальчик прижал волчонка к себе.
— Нет! Я возьму его с собой и воспитаю, как собаку!
— За ним придет мать.
— Она не найдет его!
Мальчик отступил к деревьям, чтобы не дать брату настигнуть себя и отобрать зверя. Но глухое рычание заставило его вздрогнуть и обернуться.
Люди и собаки на поляне замерли. Сам Аквила застыл в неудобной позе, наполовину встав и глядя вперед, туда, где, крепко упершись лапами в землю, стояла волчица. Шерсть у нее на загривке вздыбилась, зубы оскалились. Она была худой, с обвисшими сосцами — наверняка кроме этого волчонка у нее были и другие. Но сейчас ее интересовал только тот щенок, которого держал в руках мальчик. Мать чувствовала его запах, она пришла по его следу и не собиралась уходить без своего ребенка.
Собаки вскочили, глухо ворча. Авл увидел, как Фелан потянулся за копьем. Волчица утробно зарычала, почувствовав исходящую от людей опасность. «Сейчас прыгнет», — мелькнуло у него в голове. И в тот же момент волчица серой молнией метнулась к мальчику. Копье Фелана вонзилось в землю у ее лап, только разозлив. Напуганный ребенок кинулся прочь, а зажатый у него в руках волчонок жалобно запищал, подзывая мать. Она кинулась следом, но путь заступил Аквила.
Онвзмахнул копьем, держа зверя на расстоянии. Острые зубы скользнули по древку, оставив глубокие царапины, но от ответного выпада волчица увернулась. И тут же оказалась в кольце собак. Более мелкие, они все равно бесстрашно кинулись на противника. Одна тут же отскочила с визгом, получив укус в плечо.
Аквила опасался задеть собак и потому медлил. Лишь когда образовался небольшой просвет между лохматых телами, он решился нанести удар. Услышав жалобный вой, он решил, что попал в одного из псов, но те с удвоенными силами и злобой рванули вперед, добивая смертельно раненую волчицу.
Люди застыли, глядя на шевелящийся и урчащий клубок тел. Фелан очнулся первым, подошел к братишке и отвесил ему оплеуху. Мальчик покачнулся от удара и вжал голову в плечи. Оружейник прошипел несколько слов, Аквила расслышал только «охотник» и «позор».
— Я отнесу его… — сказал мальчик, сглатывая подступившие слезы.
— А-а-а, какая теперь разница!
Фелан отобрал у него вякнувшего волчонка, осмотрел.
— Что ж, можно и воспитать. Но здесь рядом наверняка есть логово, а в нем другие щенки. Пойдем поищем, раз уж так получилось.
Он вопросительно посмотрел на Аквилу. Тот кивнул и, разогнав собак, забрал свое копье, стараясь не смотреть на останки волчицы. Его все еще не отпускало напряжение битвы, он с трудом заставил себя успокоиться.
Фелан пошел первым. Когда они отошли на такое расстояние, чтобы их не могли услышать у костра, он сказал:
— Ты помог. Не каждый римлянин сделает то же.
— Вы напрасно считаете нас зверями.
Фелан пожал плечами.
— Ваш комендант приказал собрать зерно с наших полей, а это уже зверство. Чем нам кормить наших детей зимой?
Аквила почувствовал досаду. Лукиан ничего не говорил ему о своих намерениях.
— Я не знал об этом. Но, уверяю тебя, я не позволю лишить вас еды.
Фелан кивнул.
— Ваш комендант глуп. Настолько глуп, что и не заметил, как нажил себе врагов
Бритт обернулся к Аквиле, выжидающе глядя глаза в глаза, чтобы убедиться, что тот понял намек. У центуриона по спине пробежал холодок. Если назревает открытый бунт, Фелан сильно рискует, говоря ему об этом. Он хотел ответить, но бритт приложил палец к губам, прося не говорить лишнего. Авл невольно прислушался, ожидая услышать кого-то, притаившегося в лесу. Но вокруг царила тишина, наполненная мирными звуками леса: шелестом деревьев и тихим шуршанием травы. Но они были недалеко от крепости, так что осторожность Фелана была не лишней.
Авл сказал очень тихо, так, чтобы услышал только охотник:
— Я не слышал твоих слов. Но я благодарен за то, что ты мне не рассказал. (понятно почему не слышал и не рассказал?)
Центурион перехватил копье поудобнее.
— А теперь давай найдем логово. Как думаешь, можно взять еще одного волчонка, чтобы подарить его девушке?
— Девушке? Нет, слишком дикий зверь. Если центурион хочет, я поймаю для его подруги ласку.
— Я скажу ей, чей это подарок.
Вдвоем они углубились в лес.
***
— Мятеж? Что за вздор! И даже если варвары решатся, нам есть чем ответить!
Комендант нервно мерил шагами комнату. Он раскраснелся и выглядел воинственно, словно готов был в одиночку перебить всех бриттов. Аквила стоял у стола, заложив руки за спину, и наблюдал за его метаниями.
— Я не сомневаюсь, что это правда, — сказал он негромко, — но меня занимает другой вопрос: действительно ли вы распорядились забрать зерно у бриттов?
— Это проще, чем везти его из Рима.
— Но вы лишаете людей их пищи.
— Плохо же вы знаете этих хитрецов! У каждого припрятаны запасы, да и пожить впроголодь им не помешает. Если вы так жалостливы, подумайте лучше о солдатах, которых лишаете продовольствия!
— Я думал о них, когда перестраивали казармы, которые пребывали в плачевном состоянии.
Лукиан замер напротив Аквилы, пристально всматриваясь в его лицо.
— Я знал, что с вами будут проблемы, центурион. Вы слишком мягкий для командира. Как по-вашему, зачем Рим нас прислал? Для того, чтобы расширять границы империи или чтобы защищать дикарей?
— Подумайте лучше вот о чем: вы вызовете гнев местных, и он обрушится на тех самых солдат, которых вы должны защищать. Я усилю охрану крепости, но отныне такие вопросы прошу решать со мной.
Комендант шумно вздохнул. Авл ждал, что он начнет спорить... Но Лукиан сумел взять себя в руки и ответить довольно спокойно:
— Если вы хотите стать моим зятем, центурион, нам придется найти общий язык.
Такая смена темы была для Аквилы все равно что удар. Лукиан уловил его растерянность и бросился в атаку:
— Или ваши визиты в мой дом ничего не значили? Стоит ли мне сказать моей дочери, что у вас не было планов относительно ее? В таком случае вы негодяй. Она молодая девушка, чья честь — главное ее достоинство.
Авлу кровь бросилась в лицо.
— Такие подозрения оскорбительны, комендант.
— Но не беспочвенны. Слишком давно вы беседуете наедине с ней. Может, я и не хозяин в крепости, зато хозяин в своем доме. Мне решать, кто станет мужем моей дочери. И мне бы хотелось надеяться, что мы с ним поладим. Стоило поговорить об этом уже давно, но я заговариваю только сейчас: собираетесь ли вы жениться на Октавии?
Авл опешил не от напора, а от подлости Лукиана, который обращал самого дорогого своего человека в оружие. Интересно, осознает ли сам комендант, насколько он гнусен?
Но тот не задумывался о подобных вещах. Он стоял напротив центуриона, грозно выпятив нижнюю губу и ожидая ответа на свой ультиматум. И Аквиле стало тошно от того, что выбор был ясен с самого начала.
— Я хотел бы стать мужем Октавии, но потакать вашим слабостям не стану. Я ставлю долг выше своих привязанностей и уверен, что она это поймет.
Комендант в ярости повернулся к дверям и ответил, перед тем как выйти:
— Посмотрим, что скажет на это моя дочь.
***
Вечером, войдя в свою комнату, Авл увидел Октавию. Сначала он принял ее за Кхиру: девушка набросила на плечи ее накидку и съежилась на сундуке так же, как маленькая рабыня. Увидев возлюбленного, она вскочила и отбросила плащ в сторону.
Авл протянул ей навстречу руки, Октавия крепко обняла его. Она ничего не спросила, видимо, ей и так все ыбло известно.
Он погладил девушку по волосам, перебирая пряди, потом опустил руку на плечо. Оно еле заметно вздрагивало, и Авл попытался заглянуть Октавии в лицо.
— Ты плачешь?
— От злости.
Она отвернулась и вытерла глаза краешком рукава.
— Я знаю, что сделал отец, и мне обидно.
— Я не смог бы…
Октавия закрыла ему рот ладошкой.
— Знаю, ничего не говори! Я все понимаю и все равно бессильна. Это так... злит!
Она снова прижалась к Авлу.
— Я постараюсь приходить. Мы сможем видеться, но не так часто.
— Думаю, не стоит, — сказал Аквила и вскрикнул, когда девушка ущипнула его пониже локтя. Сейчас Октавия напоминала не птичку, а разъяренную ласку. Но вместе с недовольством в ее глазах был страх
— Неужели отец был прав, говоря, что я тебе безразлична?
Авл крепко сжал ее руки.
— Ничуть. Но встречи наедине принесут тебе больше вреда, чем пользы...
— Почему же? Меня не возьмет замуж приличный жених?
Октавия горько рассмеялась.
— Авл, оглянись, здесь нет женихов, на которых рассчитывает отец. Впрочем, я все равно не вышла бы замуж. Я своего мужа уже нашла.
Они сели на кровать. После вспышки ярости Октавия словно ослабела, она крепко обняла Аквилу и затихла у него под боком. Он перебирал мягкие волосы девушки и думал, пытался найти выход — и не мог. Как солдата его учили стремиться к победе, но теперь он чувствовал, что в этой схватке победы ему не видать.
Октавия отстранилась и сказала, стараясь не смотреть на Аквилу:
— Мне пора идти, я давно тебя жду.
Авл помог ей закутаться в плащ и открыл дверь. На прощание девушка задержала его руку в своей.
— Что бы там ни говорил отец, я понимаю тебя, Авл. И никогда не буду жалеть о твоем выборе.
Она ушла, а Аквила остался с мыслью, что сам он рано или поздно о своем решении пожалеет.
***
Следующие несколько месяцев он жил с ощущением, что находится на войне. Крепость раскололась на два лагеря. Большинство старослужащих молчаливо принимали позицию коменданта, солдаты центуриона поддерживали своего командир. Такой раскол ослаблял армию, но поделать Аквила ничего не мог.
Лукиана он в это время видел редко, комендант избегал его. Но еще реже он видел Октавию. Их свидания были короткими и причиняли больше боли, чем радости. Девушка иногда приходила к нему, кутаясь в плащ рабыни, но оставалась ненадолго.
Аквила мог только догадываться, что происходило в доме Лукиана, как спорили отец с дочерью. Комендант ходил мрачным, а Октавия стала чаще появляться за пределами дома, даже выходила в город, хоть и в сопровождении пары солдат. Авл смотрел на нее издали, но подойти не решался.
— Отец рано или поздно смягчится, — пообещала Октавия во время их последней встречи. — Я говорю с ним о тебе каждый день, и он уже не так злится. Не скрою, полюбить тебя он вряд ли сможет, но согласится на примирение.
— Нам обоим будет трудно сделать шаг навстречу.
— Знаю. Но ты бы согласился на это — ради меня? Я только об этом и прошу.
Авлу не хотел склоняться перед таким неприятным человеком, как Лукиан, особенно потому что тот был неправ. Но Октавия смотрела на него с ожиданием и мольбой — чувства, какие эта гордая девушка никогда не показывала. И Аквила понял: да, сможет. Предложит коменданту мир и попросит руки его дочери, как только поймет, что тот готов к примирению. И это не будет поражением, просто уступкой сильного слабому.
— Да, я сделаю, как ты просишь.
Октавия повеселела.
— Как жаль, что я не могу приблизить этот момент! И как жаль, что в следующий раз мы встретимся не скоро. Вот что, завтра я и Кхира идем в город. Хорошо, если и ты сможешь придти, и мы увидимся хотя бы издалека.
Авл вышел ее проводить. Было начало зимы, темнело рано, и Октавия исчезла в темноте, канула в нее, словно в пропасть. У Аквилы сжалось сердце от дурного предчувствия, и он обругал себя. Может, живя среди варваров, он сам становится суеверным? Что ж, разве это не значит, что он становится не гостем, а хозяином?
***
Новое утро, солнечное и холодное, развеяло дурные предчувствия. Снег и лед на реке блестели, как зеркала. Аквила прищурился, когда солнечный зайчик, отразившись от ледяной глади, на мгновение ослепил его.
Октавию он встретил у реки, окаймлявшей городок. Аквила спускался к берегу, а она медленно шла внизу, держа под руку Кхиру. Их сопровождали двое солдат Лукиана, в теплых плащах и доспехах. Броня сияла на солнце, а кончики носов у несчастных покраснели от холода. Авлу стало смешно. Октавия заметила его, украдкой ткнула пальцем себе за спину и комично подтянула плащ к самому носу. Авл отвернулся, чтобы скрыть рвущийся наружу смех, и притворился, что любуется видом.
У самого края реки, в полынье, несколько женщин полоскали белье. Они то и дело останавливались и дули на замерзшие руки или посматривали в сторону резвящихся на льду детей. Те скользили по гладкой поверхности, толкаясь и весело крича.
Авл поразился, почему не видно мужчин, он заметил только старого корзинщика и знахаря, а потом вспомнил, что сегодня день охоты. Фелан звал и его, но он отказался.
К реке вела тропинка, сейчас обкатанная ногами и скользкая. Авл замедлил шаги, осторожно спускаясь. Он смотрел себе под ноги и поднял глаза, только услышав громкий треск и следом крик.
В центе реки открылась зияющая пропасть, темная вода, волнуясь, захлестывала края. Дети торопились прочь от разлома, но один из мальчишек оказался в воде. Он попытался выбраться, но лед обломился под его телом, и ребенок камнем пошел вниз.
Центурион бросился вперед, стягивая на ходу тяжелый меховой плащ, хотя и понимал: не успеет. Ни он, ни мать ребенка, кинувшаяся за ним с криком волчицы, потерявшей щенка.
Зато успела Октавия. Она оттолкнула цеплявшуюся за нее Кхиру, ступила на лед и поползла к полынье.
— Не смей!
В голосе Аквилы было больше отчаяния, чем запрета. Он заторопился вниз, оступился и покатился кубарем. Затылок взорвался от боли, соприкоснувшись с обледенелой землей. Но за себя Аквила испугаться не успел: в этот самый момент лед треснул во второй раз.
Авл заставил себя подняться, стиснул зубы, пережидая дурноту. Ни одной секунды он не мог себе позволить, чтобы расслабиться! Он поспешил к берегу, навстречу Октавии, которая выбиралась на берег, прижимая к себе испуганно облепившего ее мальчика. Платье на ней намокло и потяжелело, она упала на четвереньки, отпустив ребенка.
Авл рухнул рядом на колени, дернул одного из солдат за плащ:
— Снимай! Снимай живо, ну?
Испуганный легионер, топтавшийся рядом, рванул застежку и вырвал ее с мясом.
Аквила закутал плечи Октавии, стараясь не замечать тошнотного привкуса во рту и дрожи в руках. Девушка сидела неподвижно, словно рывок во имя спасения чужой жизни лишил ее всех сил.
Она посмотрел на Авла, только когда он стал поднимать ее на ноги.
— Я же спасла его? Не зря?
Октавия улыбалась, хотя губы у нее посинели. Она вдруг крупно задрожала, лицо стало жалобным.
— Мне холодно, Авл.
— Сейчас, сейчас…
Он завернул ее в плащ покрепче и поднял на руки. Мать спасенного ребенка уцепилась за Октавию, забормотала благодарности. Но Аквила оттолкнул женщину, ощущая слепую ярость и к ней, и к ее ребенку, к робко жмущейся Кхире и к солдатам. И к себе. Ко всем, кто виноват в случившемся или был рядом и не помог.
— Почему ты стоял? — рявкнул он на легионера, оставшегося без плаща.
— Так доспехи же, — пробормотал тот. — И потом, холодно.
Октавия закашлялась, и Авл забыл про солдата. Он кинулся к крепости, держа Октавию на руках. Следом трусила испуганная Кхира.
— Все хорошо, Авл. Все хорошо, — прошептала девушка, но Аквила слышал не ее голос, а шум крови в ушах. И думал об одном: как бы дойти, не упасть.
Он появился во дворе дома одновременно с Лукианом. Лицо коменданта покраснело от злости, но краска ту же схлынула, когда он почувствовал неладное. Аквила подумал, что у него нет сил объясняться еще и с отцом Октавии, но тот не стал задавать вопросов. Лукиан принял дочь у него из рук с нежностью, в которой сложно было заподозрить этого человека. Но при взгляде на Аквилу злоба снова исказило его лицо.
— Я тебе это припомню! — прошипел он, отвернулся и зашагал в дом.
Дверь за ними захлопнулась, и Аквила лишился последних сил. Ноги налились свинцом, голова кружилась.
— Отведи меня домой и пошли за доктором, — велел он испуганному легионеру, который прибежал вслед за ним, и повис на услужливо подставленном плече.
***
Полковой врач осмотрел Авла и велел ему оставаться в постели. Тот послушался, все равно при малейшем повороте головы его тошнило. Спать он не мог из-за тревожных мыслей, и спросил доктора, как скоро он сможет вернуться к своим обязанностям.
— Оставайтесь в постели пару недель. Не советую вставать.
— А дочь коменданта? Вы ее видели?
— Так вот что вас интересует…
Врач замолчал и сосредоточенно занялся отмериванием микстуры.
— Она больна? Серьезно?
— Купание в проруби не идет на пользу молодой девушке, тем более такого хрупкого телосложения. Она серьезно простужена.
Аквила больше не стал его расспрашивать, но вечером умудрился встать (пришлось посидеть полчаса, переживая головокружение) и дойти до дома коменданта. Ему повезло, и во дворе он налетел на Кхиру. Рабыня, обычно пугливая, сама вцепилась в его руку.
— Господин! Меня послала к вам хозяйка!
Глаза у девочки блестели, как от лихорадки, а на щеках остались дорожки от слез. Аквила за руку оттащил ее в тень.
— Твоя госпожа — что с ней? Она больна?
Девочка закивала.
— Очень больна! Я слышала, хозяин говорил с врачом…
Кхира всхлипнула. Авл и сам чуть не завыл от горя и собственной беспомощности.
— Я хочу ее увидеть.
— Она потому и послала… и хозяин — он тоже хочет, чтобы вы пришли.
Аквила не стал дослушивать. Оставив Кхиру во дворе, он вошел в дом.
Лукиан сидел за столом с кувшином вина. Он не поприветствовал центуриона, кивком указал на комнату Октавии. Авл прошел туда, ступая тихо, боясь разбудить больную.
Но девушка не спала. Она повернула голову, чтобы взглянуть на вошедшего. Тот замер у порога, пораженный переменой, которая произошла за пару дней: болезнь похитила краски с ее лица, оставив лишь бледную тень. Рука, которая Октавия ему протянула, была легкой и горячей. Авл не знал, что сказать, что сделать, но девушке и не требовалось слов. Она погладила Аквилу по щеке и запустила руку в его волосы.
С этого момента он думал только о том, как сдержать слезы. Авл не плакал, даже когда умерла его мать, оставив двулетнего братишку, и был уверен, что не способен на сильное чувство. Но сейчас горло сдавило спазмом, и Аквила впервые захотел выплакать свое горе. Чтобы скрыть это, он прижал руку Октавии к губам и целовал, не поднимая глаз. В какой-то момент ее ладонь обмякла, и Авл испуганно вскинулся. Но девушка просто забылась сном, тяжело дыша даже во сне.
Лукиан тихонько подошел и встал рядом, глядя на свою дочь. Его нижняя губа выпятилась, но на этот раз он выглядел не рассерженным, а жалким. Они с Аквилой не произнесли ни слова, просто стояли рядом и смотрели на то единственное, что их объединяло.
***
Весной 105 года, перед тем, как центурия покинула Глев, Авл Аквила зашел на могилу Октавии.
Было еще сыро и прохладно, но на могиле зацвели посаженные Кхирой первые цветы. Аквила нагнулся и сорвал один.
Он тщетно искал в себе горечь или сожаление — все то, что пытался почувствовать и раньше в эту зиму, — но понимал только, что скучает по Октавии. Авл был не способен на сильные эмоции и не знал, успокоило бы это девушку или, наоборот, расстроило. Ее смерть ничего не изменила, не свершилось никакого чуда, Аквила и старик Лукиан не примирились. Наоборот, их вражда стала еще больше. Даже спасенный ею ребенок в эти дни веселился вместе с товарищами около берега, где недавно тонул, и не думал о своей спасительнице.
Постояв над могильным холмиком, Аквила сказал:
— Нас перебрасывают на север. Не знаю, когда я в следующий раз вернусь в Глев и вернусь ли вообще.
Он замолчал, чувству себя неловко, говоря с той, которая больше не могла его услышать. И все же продолжил:
— Мне предлагали вернуться в Рим, но я отказался. Помнишь, ты говорила, что мы тут только гости? Благодаря тебе Британия стала для меня домом.
Аквила коснулся могильного камня, мокрого и скользкого. Как ни старался, он не мог почувствовать присутствия Октавии. Больше здесь нечего было делать.
Сорванный цветок он прикрепил к застежке плаща (впоследствии он спрячет его среди одежды и пронесет через пол-Британии, прежде чем потеряет — и только тогда ощутит намек на боль).
Уходя, Авл оглянулся. Для могилы дочери Лукиан выбрал прекрасное место у стен крепости. Летом тут наверняка будет зелено и солнечно. Но оно ничем не выделялось из сотен других прекрасных уголков, разбросанных по Британии. Когда он сюда вернется, могила затеряется в бурно растущей траве, и вряд ли Аквила сам сможет ее найти.
Но это было неважно. Авл понял, почему ничего не чувствовал, стоя над могилой: люди зря придают большое значение похоронам. Души умерших не привязаны к телу в могиле, они живут в сердцах. Октавия, он уверен, останется с ним навсегда.
1 || 2